Я мчался по лесу, не разбирая дороги, торопливо размазывая по щекам предательские слезы. Обида душила меня. На бегу я отчаянно пинал поганки и мухоморы с такой силой, что они разлетались от меня ошметками, точно это они были в чем-то виноваты.
Слезы, сколько я их не вытирал, застилали глаза, отчего зрение словно подернулось призрачной взвесью утреннего тумана. Я оступился, подвернул ногу, и нелепо взмахнул руками. Стараясь не упасть, я сделал шаг вперед больше по инерции, нежели сознательно. И тут же, как нарочно, носок левого ботинка зацепился за корень дерева. Конечно, я не смог удержать равновесия, и кубарем скатился на дно небольшого оврага.
Они, эти сферические кратеры, были здесь повсюду, точно давно, когда деревья были еще маленькими, с неба пролился маленький метеоритный дождь. Эти оспины на лице земли всегда казались мне следами старой болезни, которую пришлось перенести планете из-за деятельности погибших человеческих цивилизаций. Было в этих оврагах что-то противоестественное, таинственное. В них, к примеру, не росла трава, но из центра каждого из них тянулись к солнцу одно или два дерева.
Впрочем, лес давно поглотил эти ямы, растворил их в себе, спрятал. Да, котловины эти, скорее всего, образовались из-за пустот, оставленных подземными водами или пролегающими под городом глубинными пещерами, но так думать было не интересно.
Распластавшись на дне оврага, я еще раз хлюпнул носом, сел, привалился спиной к стволу одинокой березы, и отчаянно разревелся. Здесь меня, точно, никто не мог увидеть. Но главным было не это. Просто та боль, которую я нес в себе, она не удержалась в душе, выплеснулась, разлилась, точно я оказался опрокинутым сосудом. И накатившая горечь накрыла меня полностью, без остатка.
Белки удивленно пялились на меня бусинками черных глаз, но не убегали и не спускались: они, словно, ждали, когда поутихнет во мне ярость. Они словно понимали, что со мной происходит. От этого было только больнее и слезы лились сами собой.
Время потеряло смысл и значение. Были только обида, я, спрятавшийся от мира в овраге, белки, да высокое осеннее, но все еще теплое сентябрьское небо. И облака плыли где-то высоко-высоко, не только над этим лесом, но словно и над миром.
Да, именно так мне и казалось: небо, как лицо матери, склонившееся надо мной, когда я метался в лихорадке в середине этого августа. Это лицо, как и небо, сейчас, они были словно не в мире, не в общей картине бытия, а над всем происходящим. Ну, как если бы бог вдруг заглянул в коробку мира, посмотреть, что там делают его непослушные людишки.
А потом пришло успокоение. Я подтянул колени к подбородку, обхватил ноги руками и смотрел, как по склону оврага маршировала колонна муравьев. Они деловито держали строй. И было в этом что-то не только математически правильное, но и волшебное.
Пытаясь хоть как-то проанализировать вспыхнувшую во мне обиду, я упирался в стену собственного непонимания происходящего. Ничего такого, из-за чего стоило бы дуться, не случилось. Однако злость все еще клокотала во мне, кипела и пускала ядовитые пары.
До третьего класса я не мог выиграть в шахматы ни у отца, ни у деда. Тогда я смертельно обижался, залезал под стол и ревел. Ну, это по началу. Потом я научился мужественно переносить удары судьбы, я же не девчонка какая-то, чтобы вечно слякоть разводить! Я просто сидел под столом, завесившись от мира скатертью, и думал о несправедливости мира.
Сейчас я уже в пятом классе. Я сумел поставить мат не только всем родственникам, но даже выиграл чемпионат школы. Наверное, я слишком долго представлял там, в темноте, под столом, как я возьму реванш, вот судьба и повернулась ко мне лицом.
Наверное, столкнувшись с очередной проблемой, я снова неосознанно искал уединенного места, чтобы там, как под столом, не просто переждать горечь обиды, но победить ее в собственном воображении. И сделать это надо было так, чтобы никто не видел. Небо и бог не в счет. Небо всегда за нас, за детей. А бог так увлечен лакировкой фигурок взрослых, что мы для него как свежая трава газона: косить нас рано, и потому мы как бы вечно ускользаем от его внимания.
А началось все как-то само собой. Сколько бы я не копался в памяти, но никак не мог найти отправной точки развития событий, приведших меня сюда. Ее, этой точки возврата, словно бы и не существовало.
В начале мы просто играли в волейбол. Четыре девчонки из нашего класса и столько же парней. На большой перемене и после уроков мы убегали в спортзал. Физрук не просто смотрел на это сквозь пальцы, он даже почему-то этому обрадовался.
Меня тогда захватывал азарт, я погружался в игру с головой. Спортзал словно бы исчезал. Его стены раздвигались. И вселенная превращалась в поле. Подачи, крученые мячи, подсечки - все сливалось в странное эйфорическое ощущение счастья. И после этих игр задачки, над которыми я раньше просиживал часами, решались сами собой. Меня больше не пугали эти трубы с водой и едущие навстречу друг другу поезда с разной скоростью.
С первого сентября прошло всего-то две недели, и первые дни нашего мальчишеского шока давно миновали. На летние каникулы с девчонками мы уходили одинаковыми, а вернулись словно из разных миров. У девчонок появились маленькие груди. И вместе с этим они стали на голову нас выше. Но самым поразительным оказалось то, что они стремительно повзрослели и внутренне. В их глазах появилось нечто такое, что мы не понимали. Не насмешка над нами, крепко стоявшими в детстве, а какое-то материнское понимание. И вот это убивало. Им было, так же как и нам, по 12 - 13 лет, но они словно появились из другой галактики. Дня три мы смотрели на девчонок как на инопланетянок, а потом все начало входить в привычное русло. Начались эти вот игры.
Позднее я поймал себя на мысли, что мне почему-то стало не удобно подавать мяч Аленке. Да я знал ее еще с садика. А тут вдруг вместо того, чтобы направить ей мяч, я начал смущаться и ошибаться. Я даже начал отправлять мяч другому человеку, стоявшему дальше, в стратегически неудобной точке, лишь бы не ей.
Удивительно, но при одном взгляде на Аленку у меня вдруг стало перехватывать дыхание. В общем, я старался лишний раз на нее не смотреть и не касаться руками мяча после ее подачи. Это было как физическое прикосновение, словно мяч мог, и в самом деле, нести тепло Аленкиных пальцев. И от этой полной сумятицы чувств было как-то не по себе. Нас с Аленкой накрывала тонкая, словно сотканная из звездной пыли паутина общей тайны, о которой знал только я.
А потом покатилось как-то само собой. Я стал думать о ней, об Аленке. Она стала мне сниться. Причем так смешно: одна голова - и ничего больше. Огромные, как мне казалось, голубые глаза, слегка обветренные губы, и ямочки на щеках, которые вдруг стали сводить меня с ума. А еще во снах дул сильный ветер, и волосы Аленки танцевали вокруг лица буйным рыжим пожаром. От этого веснушки, рассыпанные по носу и щекам, казались вовсе не смешными, а даже очаровательными, словно в них вдруг появилась магия древних времен. А еще в тех снах всегда начинал падать снег. Сначала пролетали редкие звездочки снежинок. Они таяли на Аленкином лице, превращаясь в маленькие слезинки. А потом валили снежные хлопья, и в начинавшейся метели лицо тонуло, исчезало. И я просыпался в кровати с бешено колотящимся сердцем и с ощущением какой-то вселенской потери.
Конечно, я никому не рассказывал об этом. Не знаю, поняли бы меня друзья, но услышать смех над самым сокровенным, что появилось в моей жизни - к этому я был совершенно не готов. И еще они бы стали дразниться, мол, я влюбился, мол, мы жених и невеста, а это было не так. Я не влюблялся. И вовсе не собирался ни на ком жениться. Вот еще! И целоваться я ни с кем не собирался, если уж на то пошло.
Просто со мной что-то происходило. Нечто тайное, сказочное, то, что нельзя никому доверить, чтобы очарование этого не разрушилось, не растаяло бы как те самые непонятные сказочные сны.
А сегодня на последнем уроке я вдруг понял, что просто зациклился на Аленке. Я непрестанно думал: "Вот что она бы сделала, а что бы подумала"? Я даже футбол вчера пропустил, потому что… Ну, потому что лежал на крыше дома и смотрел в небо, представляя, как Аленка танцует среди облаков. Вот за этим глупым занятием я и позабыл о матче. Было так стыдно. Конечно, я в этом не признался. Соврал, что болела голова.
И вот теперь на уроке истории я смотрел на Аленку искоса, тайно. Она, как всегда, сидела на первом ряду, напротив окна, и солнечный луч, падавший на нее сбоку, окружал ее голову магическим ореолом, тем самым рыжим пожаром, который так часто стал сниться мне вокруг ее лица. И я понял, что если сейчас ничего не предприму, то, точно, потеряю это томящее чувство. Еще немного - и я повзрослею. Я ощущал это физически. И вот тогда вся эта лавина образов и чувств, накрывшая меня в эти две недели, вдруг исчезнет. Я вырасту из этих снов!
Я, завороженный красотой мгновения, словно затаился в своем третьем ряду, и даже перестал разрисовывать учебник.
А потом я взял и написал записку.
"Давай дружить". На большее меня не хватило. Я даже забыл, что надо бы подписаться, ведь нас в классе сорок человек. А потом я передал записку и сделал вид, что старательно штудирую параграф учебника, боясь вызова к доске. На самом же деле я исподтишка следил за Аленкой.
Она получила записку. Прочла, покраснела, обвела класс глазами и вопросительно посмотрела на Сашку, который передал ей мое послание. Саша усмехнулся и скосил взглядом на меня. Предатель!
Аленка тряхнула гривой волос и быстро написала ответ.
И вот клочок бумаги у меня в руках. Несколько мгновений я не мог развернуть записку. Я ощущал подушечками пальцев Аленкину ярость, проступающую сквозь свернутые слова. Я чувствовал ответ. Там было что-то вроде того: "А не пошел бы ты". Но убедиться в этом было просто необходимо. Где-то в глубине моей души жила робкая надежда. В конце концов, дружба не значит ничего такого, за что потом было бы стыдно.
"Ты совсем офигел, козел беременный? - Вот что там было. - Подрастешь, потом придешь".
Наверное, там была тень надежды. Возможно. Но все знали, что мои родители не были высокими. Я никогда не подросту в прямом значении этого слова. Возможно, я буду выше Аленки, но в тоне ответа подразумевалось что-то другое, нечто такое, чего я, в принципе, не смогу постичь.
До конца урока оставалось пять минут. Я сидел, уставившись в одну точку. Буквы учебника расплывались перед глазами, они превращались в какую-то кашицу, в серую паволоку тумана. Я словно вдруг отстранился от мира, нырнул в ощущение безысходности, точно в реку с обрыва. И холод отчаяния обволакивал меня со всех сторон.
Прозвенел звонок. Я сидел, точно меня приколотили к стулу. Аленка, вздернув носик, демонстративно прошла мимо, к выходу.
Все ломились прочь из класса и из школы. Их манили детство и свобода. И лишь я один никуда не спешил.
И тут я ощутил ладонь на плече. Это был Сашка:
- Ничего, козел беременный, ничего. Займешься спортом, вот и подрастешь.
Я подскочил, как ужаленный. Так он все знает! Он успел прочитать переписку. Вот подлец!
Я схватил портфель, сунул в них тетрадь, учебник, пенал с ручкой, и бросился вон из класса. Я рванул прочь от них всех, составивших заговор против меня! Конечно, весь класс все знал. Они давно обо всем догадались. И только я один, как полный дурак, думал, что тщательно конспирируюсь.
Весь класс только и ждал момента. Они давно хотели посмеяться надо мной. Все, абсолютно все! И даже Аленка!
Как я мчался по улицам города на красный свет, я помнил смутно. Там, среди людей, я не плакал, нет! Этому-то я давно научился. Никто не должен видеть, больно мне или нет. Никто и никогда!
И вот я сижу в овраге и наблюдаю за муравьями. Нужно встать, собраться, но почему-то не хочется.
Что-то во мне перегорело. Ну, будто мне в душу ввернули лампочку, которая осветила сказочную реальность, окружавшую меня всегда, но которую без этого света я никогда раньше не видел. И вот теперь последняя фраза Сашки стала как скачок напряжения. И я снова погрузился в темноту. И лампочку эту уже не поменять. Второй такой просто нет…
Небо надо мной потемнело от набежавших туч. Повеяло холодом, словно само небо услышало мои пораженческие настроения и нахмурилось. Да, конечно, это был просто сентябрь. И скоро, наверняка, хлынет дождь. Но кто знает, может быть, наши мысли отражаются в том мире, который нас окружает?
Я всегда замечал странную закономерность, что все вокруг менялось, если мне хотелось этих изменений. Только вот с Аленкой сейчас мне не нужно ни той самой дружбы, ни вражды. Я словно бы упивался собственными страданиями. Странно, но я как будто бы хотел, чтобы со мной все именно так и приключилось.
И еще мне почему-то казалось, что в отчаянии больше благородства, больше романтики и раздолья для подвигов. Ну, вот что хорошего я мог бы получить, если бы мы стали дружить? В лучшем случае мы бы выросли, женились, родили детей и встретили вместе старость, ничего не сделав для вечности. А так я могу совершить великие дела, чтобы Аленка поняла, кого она потеряла!
Погода портилась. Стремительно холодало. Тучи как-то внезапно сожрали солнце, и мир потемнел. В кронах деревьев ворчливо зашумела листва. Белки, шнырявшие по стволам, разом исчезли.
Нужно возвращаться в город.
Поднявшись на ноги, я почувствовал, что они так затекли, что не просто не сгибались в коленях, а стали даже не ватными, но и вовсе чужими.
Выйти из кратера не получалось. Ветер над лесом крепчал. Сверху раздался его лихой посвист, точно рядом где-то были печные трубы, на которых ветер играл как на губной гармошке. На голову мне свалилась сухая ветка. А потом, словно в довершение, ветер швырнул в меня охапкой пожелтевших листьев.
Будет ливень. Может быть короткий, но яростный. Нет, нельзя встречать его в яме!
Я встал на четвереньки. Ноги по-прежнему не гнулись, и поэтому я походил на какого-то варана переростка. Хватаясь за корни, торчащие из земли, я с трудом выполз из оврага.
И вот тут случилось самое ужасное. Прямо передо мной, остолбенев от неожиданности, стояла Аленка, прижимавшая к уху сотовый телефон. Наверное, она тоже бежала из леса, чтобы успеть укрыться от дождя. Тут до навеса автобусной остановки минут десять пробежки.
- Ты? - Наконец опомнилась Аленка.
- Нет. - Проворчал я. - Это не я. Это - козел беременный.
- Я не хотела тебя обидеть. - Аленка машинально продолжала держать свой телефон включенным, хотя и опустила вниз руку.
- Оно и понятно. - Фыркнул я. - Нам, лешим, все по барабану. Зови, кем хочешь, только в фольгу не заматывай, да в духовку не заталкивай.
- А я думала, ты меня любишь.
Кажется, я покраснел. Я растерялся, и не нашел что сказать.
- Знаешь, ты просто никого и ничего, кроме своих вымышленных страданий и не замечаешь! - Это словно не Аленка сказала, а уже взрослая, умудренная жизнью тетка.
- Да что б ты понимала в наших колбасных обрезках. - Выдал я дежурную фразу, потому что в голове образовалась пустота, и тревожно заныло в груди, где-то в области солнечного сплетения.
Я вдруг понял, что если у меня и был шанс подружиться с Аленкой, то благоприятный момент я только что упустил.
- Ну да. - Аленка как-то сникла. - Где уж нам до ваших высот.
- Вот и поговорили. - Я посмотрел на Аленку исподлобья.
Нет, не так я представлял себе эту нашу встречу. Я не то говорил, не то делал. Да я, вообще, только рот открывал, а лезло из него: не пойми что.
- Ладно, хватит препираться. - Сказал я, наконец. - Побежали. Я знаю короткую дорогу. Может, успеем до дождя. Давай руку.
- Еще чего! - Возмутилась Аленка. - Никуда я с тобой не побегу. И уж тем более за руку.
- Ну и не больно то и хотелось. - Надулся я, понимая, что окончательно рублю и сжигаю за собою все мосты.
Возврата уже не будет. И вот что я в ней только нашел? Давно надо было поговорить, и все стало бы на свои места. И ведь она права: я просто выдумал себе некий идеал, который живет лишь в моих мечтах. Вот его я и терял каждую ночь, потому что Аленка и та принцесса из снов - они только внешне похожи.
И тут хлынуло. Разом, накрывая с головой мутным водяным потоком.
Аленка все еще стояла, но взгляд ее вдруг стал оцепеневшим, точно она впала в транс.
- Да чего ты стоишь? - Закричал я на нее.
А Аленка вдруг начала заваливаться на бок, метя свалиться прямо в тот самый овраг, из которого я только что так позорно выполз.
Как бы я на Аленку не злился, как бы не сердился на самого себя за свое «умение» общаться с девочками, но бросить ее тут одну - это было бы верхом моего свинства.
Я чувствовал, что буря, разразившаяся над нашими головами какая-то не совсем настоящая. Она словно вылилась из моей души, из вселенной, придуманной мной, когда я лежал на крыше и представлял себе вот эту самую Алену, танцующую среди звезд. Я еще подумал, что так всегда и бывает, просто мы почему-то не замечаем, как сами же меняем миры вокруг себя.
Я подхватил Аленку на руки. А она вдруг захрипела. В уголках губ ее вскипела молочная пена. Я понял, что сейчас с ней будет припадок, тело ее начнет биться в конвульсиях. Но вместо этого она обмякла у меня на руках. От неожиданности я так и сел вместе с телом Аленки на землю.
Она не закрыла глаз. Что-то странное творилось с ее зрачками. Они словно оледенели, застыли.
«Умерла»! - Эта мысль дернула меня, точно током.
Дождь лил сверху фееричным фонтаном. Нас окатывало жидким серебром, а я сидел в грязи и лихорадочно сжимал Аленкино запястье, пытаясь уловить пульс. Но ударов сердца не было.
Это были самые страшные мгновения в моей жизни. Я так бездарно терял Аленку, даже не успев узнать ее по-настоящему. И еще никто и никогда не умирал у меня на руках буквально в прямом значении этих слов!
Наверное, я оцепенел, как Аленка секундой назад.
А потом я различил шепот.
Голос рвался из динамика сотового телефона, хоть его и заглушал шум дождя.
Машинально, не соображая, что делаю, я взял трубку и сказал:
- Да.
- Ты ведь Вася? - Это был женский встревоженный голос.
- Ага. - Подтвердил я безучастно.
- Я мама Алены. Что с ней?
- Дык… - Сказал я и пожал плечами, будто кто-то мог видеть мой жест.
- Она потеряла сознание? - Продолжала допытываться женщина.
- Типа того.
И тут до меня дошло, что еще не все потеряно. Раз мать Алены знает, что она вот так падает в обмороки, как в смерть, то, возможно, она и выныривает из них, точно из омута. В душе моей затеплилась искра надежды.
- У нее глаза открыты. - Всхлипнул я, стараясь не поддаваться панике. - И пульса нет.
- Молодец, Вася. Ты вовремя оказался в нужном месте. Аленка может погибнуть, потому что я не успеваю Я в десяти минутах езды от вас. Я вижу вас на локаторе. У тебя, Вася, есть две минуты, чтобы спасти Алену. Слышишь? Соберись!!!
- Да. Слышу. - Я судорожно сглотнул. - Я все сделаю. Говорите.
- Распори нашивку «Винкс» на ранце. Если нечем, в пенале есть складной нож.
- Зачем? - Тупо удивился я.
- Нет времени, Вася. Просто делай, и все.
Я аккуратно выполз из-под Аленки, снял с ее плеча ранец и руками разорвал нашивку с мультяшными девицами. За нашивкой, в небольшом углублении, лежал, запаянный в целован, скальпель и какая-то штучка, сильно напоминавшая флешку MicroSD, такую, какая у меня в телефоне.
Я ожидал увидеть ампулу и шприц, пилюли, но никак не эти предметы.
- Вася. - На том конце линии, почувствовали, что я вскрыл тайник.
- Да. Я нашел скальпель и какую-то флешку.
- Молодец. Ничему не удивляйся. Ты спасаешь жизнь. Закатай правый рукав до плеча. Нам нужна ее рука. Там, где прививки от туберкулеза.
Я попытался сделать то, о чем меня просили. Но ткань намокла и застряла на локте.
Мгновение, испытывая страшное смущение, я колебался, а потом расстегнул кофточку, и, стараясь не смотреть на розовый лифчик, освободил руку Алены:
- Готово.
- Видишь шрам? Он там единственный.
Конечно, я видел этот розовый рубец и ощущение, что я сейчас узнаю о мире какую-то мерзкую тайну, подкатило к горлу комом горечи.
- Режь скальпелем по шраму.
Я хотел возразить, но в трубке раздался истеричный вопль женщины:
- Режь, Вася, режь!!!
Зубами я разорвал целлофан, достал скальпель, коснулся им руки Алены, закусил губу и сделал надрез.
И сразу потекла кровь. Темная, почти коричневая.
Меня начало трясти, как в лихорадке.
- Вася?
- Разрезал. - Сказал я, чувствуя, что в любую минуту меня может вывернуть наизнанку.
- С силой сдави с обеих сторон раны. Выскочит чип. Ну, ты ее назвал флешкой. Вместо него вставь тот, что был в ранце. Вася, ты понял? Нужно заменить чип. У нас остались считанные секунды!
Я ничего не ответил.
Молча выдавил флешку, вставил вместо нее - новую. Раздался легкий щелчок. Флешка соскользнула в невидимые пазы раны. Кровь продолжала течь.
- Все. - Сказал я в телефон.
- Спасибо, Вася. Ты - молодец. Жди. Я скоро буду. Я уже у леса.
Зрачки Алены вдруг завертелись, как колесико загрузки «Висты», замерли на мгновение и ожили.
На меня смотрела перепуганная и удивленная одноклассница:
- Что случилось?
- Ты это. - В голове моей все смешалось. Ну, упала. Это, порезалась. Надо бы перебинтовать.
Я вспомнил про скальпель своей руке, и торопливо отбросил его в сторону.
Аленка заметила, что кофточка ее расстегнута, прикрыла грудь рукой и попросила:
- Не гляди.
- Ага. - Ответил я. - Но перевязать надо.
- Алена! - В шуме дождя послышался знакомый женский голос. - Я уже иду. Потерпи!
И только теперь, когда я понял, что все самое страшное уже позади, я подумал, что сны были правы. Я потерял Алену. Человека. Похоже, я влюбился в робота. В того, кого просто не может быть.
А еще я вдруг подумал, что, может быть, я и сам робот, только пока ничего об этом не знаю. И весь наш класс - это экспериментальный инкубатор для искусственно созданного интеллекта. Клонирование запретили, но компьютерные технологии пустили свои корни всюду, вот люди и пытаются создать думающие и чувствующие машины. От этих фантазий стало совсем мутно на душе.
Я живой! Я уверен, что я человек. У меня нет шрама на руке. Но есть следы вакцинации. А вдруг это никакие не прививки, а особенности нашей сборки, чтобы было ясно, где резать в случае поломки? Возможно, чипы никогда и не перегорают, а Аленка - просто новый, эксперементальный образец.
В пелене дождя показалась женская фигура. Это и есть наш общий демиург? Или тоже робот, но куратор?
Нет, меня никто не собирал, не паял мои мозги, не менял мне память и материнскую плату! Я не могу быть одним из них!!!
Или могу?
Чувствуя, как потоки дождя смывают с моих пальцев теплую Аленкину кровь, я понял, что запутался окончательно, и тут же провалился в спасительный сумрак беспамятства.
Fons vitae - Источник жизни (лат).
- 2012-05-13 в 10:07:38 | Lovecraft
Понравилось, особенно первая часть, до встречи героев у оврага. Дальше, все получилось несколько скомкано и менее искусно, особенно последнее касается концовки.
- 2012-05-15 в 09:08:52 | Аноним№5
А мне понравилось все.А концовка особенно.Спасибо.
- 2012-05-16 в 22:50:31 | Адский демон Кипятков
"Аленка тряхнула гривой волос и быстро написала ответ" -- "грива волос" очень грубая и явно взрослая фраза. А у вас пятиклассник.
"А бог так увлечен лакировкой фигурок взрослых, что мы для него как свежая трава газона: косить нас рано, и потому мы как бы вечно ускользаем от его внимания" -- тоже явно не ребенком сказанная фраза.
Хм... Очень, очень многообещающе...
Но как-то грубо, что-ли.
Все обрывается в тот момент, когда всю эту грубость с роботами можно было сгладить, но.
Но это напоминает начало повести.
- 2012-05-16 в 23:25:24 | Инна
А помоему получился очень симпатичный мальчик, и ни в коем случае не грубый. а то, что у него мысли философского характера имеются - не порок. Герой рассказа не обязан быть, как средний школьник, он ведь напротив чем-то выделяется, раз о нем решили написать.
Что касается на счет концовки, то на мой взгляд она не достаточно развернута. Так все медленно и текуче-созерцательно шло, и тут вдруг раз и обрыв. Мне кажется, что концовку как-то расширить надо, чтобы она была соразмерна всему ритму текста.
А вообще мне очень понравилось. особенно было интересно узнать, чего ж там у мальчиков внутри происходит в переходном возрасте 
- 2012-05-16 в 23:54:41 | Адский демон Кипятков
Инна, где-то так и происходит.
Физиологических изменений затрагивать не будем -- там никакой романтики.
- 2012-06-08 в 20:11:21 | Алекс О.
Неплохая задумка и эмоции хорошо переданы.
Но очень затянутое начало, концовка ушла в никуда,а фразу "Это и есть наш общий демиург? " от пятиклассника услышать никак не ожидаешь.
|
