Но от этого ни сколько не легче. Я не знал, что так получится…

Да и никто из нас не знал. Это была такая красивая идея – жертва во имя добра, во имя Жизни… Мы посягнули, ни много, ни мало, на самого дьявола – воплощение всего мирового зла. Самое смешное, что нам УДАЛОСЬ. У нас все получилось… И вот я делю вечность с десятиметровым коридором, шестью камерами и с Ним. Моя семья так и не узнала, что со мной случилось – им, скорее всего, выдали закрытый гроб. Моя невеста давно состарилась и умерла… Но что все это было тогда, в сравнении с Великой Целью? Легко было жертвовать родными и любимыми, своей душой и шкурой. Ведь это только миг. Мгновение, за которым для меня не будет уже ничего, а для всех остальных начнется новая счастливая жизнь. Однако, платить за эту сказочную удачу пришлось каждой частичкой себя (вернее того, что от меня осталось). Века, годы, месяцы, недели, дни, часы, минуты, секунды… - каждое мгновение, без конца и края! Я давно сошел бы с ума, если бы у меня была голова и мозги, вместо хорошо осязаемого, но легко трансформируемого силуэта.

   Из единственной занятой камеры доносится потрескивание огня, тянет дымом и жженым мясом. Узник, как всегда, забавляется – жарит несуществующих грешников на нереальной сковороде. И как ему только не надоедает… Огонь и дым, правда, настоящие. Он много чего умеет делать настоящего. Да только от этого тоже не легче, ни Ему, ни мне.

   Сначала Он бесился: пытался сжечь меня, утопить… Да чего только не придумывал. Я уже привык, даже обороняться научился, ради интереса. А Ему надоело. И то сказать, людей жечь куда как приятнее… Я потом пробовал смотреть (в эпоху нашего негласного перемирия), ничего хорошего – тошно только, и все. Ему, наверное, тоже тошно, когда я вот так сижу, как чурбан, и мараю несуществующие листы нереальными чернилами. Лет двести назад Он бы обязательно какую-нибудь пакость подстроил, век спустя затеял бы тягучий, как жвачка, и нудный спор… Да и я бы в ту пору сидеть не стал, когда дымком потянуло.

   Теперь пообвыклись, успокоились. Тишина и скука. Хоть волком вой. Я даже стол развернул и пересел спиной к Его камере. Не могу смотреть на эту аристократическую холеную морду двадцатилетнего дворянина с волнистыми прядями черных волос и аккуратными усиками… Такой рожей только девиц соблазнять – на что она ему здесь?

   Хотя, я сначала тоже следил за собой. Стригся и брился, если это можно так назвать, чистил одежду… Помнится, даже радовался этим немудреным занятиям. А потом плюнул. Оброс и обносился. Кому здесь нужен этот фарс, Ему, что ли, Вечному Врагу? Чихать Он на меня хотел. И даже – плевать. А те, кто мог бы гордиться моей стойкостью и силой духа, никогда об этом не узнают. А по сему, нечего и выпендриваться. Хотя, единственное, что греет душу, это ОНИ. Те, ради которых… Ведь вот оно – Мировое Зло – тут, за решеткой и выйти никуда не может, пока я здесь. А я- то уж точно никуда отсюда не выйду. Мне терять уже нечего, а люди наконец-то обретут счастье и покой. Потерянный рай…

-         И что же, по-твоему, Рай?

Я даже вздрогнул. Он давно не заговаривал первым, тем более вот так – ни с того, ни с сего. Мои мысли не были для Него секретом, поэтому сразу стало ясно, что Он имеет в виду, но я упрямо спросил:

-         О чем это ты?

Он усмехнулся, принимая правила игры и, опершись руками на решетку, пояснил:

-         Я говорю о Рае. По-твоему, выходит, что это скопище идиотов. Сытых и довольных…

-         Ты, наверное, был бы рад этому. Но, к счастью, Рай – это святое место, куда тебе доступа нет. А теперь тебе нет дороги никуда, поэтому, рай – везде.

Он расхохотался, упершись лбом в железный прут решетки и зажмурившись от удовольствия. Но, прежде чем я обиделся и гордо отвернулся к своим бумагам, спохватился и, все еще кривя в усмешке губы, сообщил:

-          Да без меня рай бы превратился в приют для умалишенных лентяев. Я – неотъемлемая часть рая… Вернее, был его неотъемлемой частью.

Наступила моя очередь смеяться, но я сдержался. Было любопытно выслушать Его новую теорию. Все интереснее, чем марать бумагу.

-         Рай – это всего лишь такой мирок, где стремления и мечты, не смотря на многочисленные преграды и козни, все-таки сбываются. Противодействие (стержень которого я) велико, но велика и награда. А если не заставлять людей думать и искать пути преодоления, их мозги атрофируются. Так же, как зубы превратятся в мелкую костную щетку, для перетирания пищи, если не есть ничего твердого.

Смеяться почему-то расхотелось. Я хаотично подыскивал в уме опровержения. А Он, словно и не ждал ответа, спросил:

-         Ты ведь откуда-то из 20-го столетия? Может, припомнишь Булгакова: если в стремлении к свету ободрать с земли тени, то, что останется…

-         Это художественный вымысел. – Наконец-то нашелся я. – К тому же, ты не тень. Ты – действующее зло.

А про себя добавил: стареешь, дорогой, ни убийственной логики, ни остроты мысли, ни обезоруживающих фактов.

-         Действующее зло – люди, которые оправдывают себя моим существованием.

Он был серьезен, что случалось с ним крайне редко и, как ни странно, искренен, что бывало еще реже. Этакий неопытный, невинно пострадавший и всеми обиженный молодой человек, смертельно уставший доказывать свою правоту. Каким я только не видел Его. Теперь – вот это. Ну и какое же лицо – истинная сущность?

-         Люди хотят жить спокойно, сытно, весело и красиво. – Уверенно заявил я, как представитель обвиняемой бог знает, в чем массы народа.

-         А через некоторое время после этого, - в тон мне продолжил Он, - они хотят больших чувств, адреналина в кровь и будоражащих зрелищ.

-         Это уже как раз твоя работа: искушать и сеять смуту.

-         Хорошо. – Он склонил голову с видом учителя химии, демонстрирующего элементарный, но впечатляющий опыт. – Тебя я не могу искусить и смутить, иначе давно не сидел бы здесь. А теперь скажи, хотел бы ты сейчас привязать к ноге резинку, сигануть с высоченного моста и болтаться, задевая макушкой воду и поднимая руками тучи брызг?

На мгновение я задохнулся от возникшей яркой картины, и Он действительно был здесь ни при чем, просто смертельно хотелось чего-то реального, живого, осязаемого…

-         Да, но они люди, а я лишь жалкое подобие – тень, если хочешь. – Спохватился я.

-         Но ты не утратил ни чувств, ни воспоминаний…

Спорить было глупо, и я промолчал, неопределенно передернув плечами.

-         И у тебя есть все, что тебе угодно…

-         Кроме свободы. – Нашелся я на этот раз.

-         Дурак. – Как-то совсем по-дружески усмехнулся Он. – Они сейчас все такие же, как ты. И заперты в своем идеальном мире, который давным-давно обрыг им, как тебе этот коридор. Они деградируют. Да ты на себя посмотри: на кого ты похож…

Он вдруг осекся, махнул рукой и ушел в глубину камеры. Пару минут спустя там заплясал костерок и застенали грешники.

   Я сидел как пришибленный. Что-то разошлось в мозгах и не хотело сходиться. Вертелась спасительная мысль: козни, все – дьявольские козни! Но прожитые столетия не позволяли ухватиться за эту соломинку. Внезапно я поднялся и медленно подошел к Его решетке. Сотни раз я прокручивал в голове этот сюжет: всего несколько шагов и… не позволяя себе думать дальше, что бы Он случайно не прочел это в моей голове. Чувствуя, что совершаю нечто неизмеримое и, возможно, непоправимое, я наложил руку на замок.

   Щелчок. Толчок. Решетка легко подалась и отъехала в сторону без единого скрипа. Еще бы, ржавчины здесь быть не могло, даже через сотни веков.

   Он вскочил, и я обрадовался, увидев, как удивление исказило утонченное лицо, и как тонкие пальцы с аккуратными ногтями рванули ворот рубашки… Да, я мог это сделать в любой момент. Он думал, что я – страж, а я что-то вроде ключа… Смешно…

-         Уходи. – Прохрипел я, срываясь на хохот и проваливаясь в изумительную, сногсшибательную истерику. В голове взорвался ледяной комок, и острые иглы прошили тело. Сползая по гранитной стене, я увидел, как Он поправляет волосы, рубашку, снимает с вешалки фрак, цилиндр, трость, одевается и растворяется в воздухе. «Нагрел, черт возьми!» – думаю я, смеюсь и не слышу собственного голоса.

Я очнулся оттого,  что кто-то теребил меня за руку. Открыл глаза – маленькая девочка, лет пяти, в ярком пышном платьице и с разноцветными бабочками в волосах. Мы сидим за пластиковым столиком в летнем кафе, а вокруг…

-         Папа! – Девочка требовательно дергает мой рукав. – Смотри, какой страшный дядя идет! Что ему надо?

Прямо к нашему столику действительно шел какой-то парень в кожаном костюме с застежками и заклепками. Черные волосы перетянуты в хвост, излишнюю бледность лица скрывает двухдневная щетина…

   Я уставился на него, не в силах пошевелиться. Незнакомец поймал мой взгляд, приостановился, склонил голову в надменном старомодном поклоне и прошел мимо, к соседнему столику, где его ждали такие же лохматые и черно-кожаные друзья.

-         Это музыканты… - как можно спокойнее сказал я дочке. – Не бойся. Пойдем.

Маленькая ладошка доверчиво ухватилась за мои пальцы. Я не стал оглядываться. Мы шли домой.

Людмила Никора