Альпинисты из нас, надо сказать, еще те!

Сашка страдает одышкой. Что-то там у него с левым клапаном в сердце, вот его за последние три года и разнесло. Всю дорогу он пыхтел мне в затылок, как «маленькая лошадка, которой живется не сладко».

Пашка – долговязый очкарик и балагур – рот у него не закрывается даже во сне. Проверено этой ночью в поезде. Он как начал в полночь ворочаться и довольно внятно рассказывать анекдоты, так всех нас этим и перебудил. А так-то он человек очень даже нужный. Идти в горы без парня, умеющего играть на гитаре – это просто моветон какой-то.

Сереге лишь бы выпендриваться. Среди нас он самый низкорослый. Мы не подтруниваем над его каблуками и толстыми стельками в туфлях. Мы стараемся не замечать его маниакального стремления везде и всюду казаться чуточку выше всех остальных. В конце концов, недостаток роста ему с лихвой заменяет язвительный ум и острый язык. Впрочем, его часто заносит на поворотах, особенно, когда ему кажется, что кто-то сомневается в его превосходстве.

В прошлый раз он чуть ли не с пеной у рта уверял, что ночью, когда все спали, его разбудил голос и повел на горный уступ. Там он якобы и увидел то ли эдельвейс, то ли барвинок, и полз за ним по отвесной скале, повиснув на веревке, и что крюк сорвался, но тут же зацепился за корень вяза. Друзья согласно кивали в такт Серегиным словам, и было непонятно, то ли все так и было, то ли произошло лишь в его голове.

А мне ему даже возразить было нечего, потому что в горы с ними я пошел в первый раз в жизни. И есть ли на горах деревья, и какие именно – я представлял с трудом. Мне казалось, что и цветы на камнях не растут, но я понимал, что в расщелины вполне может ветром надуть чернозема.

По правде говоря, вырос я в степи, раскинувшейся от горизонта до горизонта. И от того небо часто казалось мне огромным голубым шатром, внутри которого все мы и жили: и казахи, и украинцы, и русские, и татары. По сути своей я домосед. Сколько друзья меня не тормошили, а пойти вечером на дискотеку всегда было для меня подвигом.

Меня зовут Валькой. Такое вот совсем не мужественное имя. Но, как ни стыдно в этом признаваться, оно мне полностью подходит. Я люблю смотреть, как танцуют языки костра, как лениво плавают золотые рыбки в аквариуме, как спит мой дед в кресле-качалке, отгородившись от мира раскрытой газетой. В общем, я люблю красоту и плавность движений, изящество облаков, меняющих очертания почти незаметно, и ненавижу ярость насилия, все то, что принято называть брутальным менталитетом.

Да, я как-то даже думал о том, что орки не как мифические персонажи, а как архетип – они живут в каждом из нас, и они – это бессознательное отражение мужского, разрушительного начала, того самого, которое заставляет нас вонять пивом и табаком, овладевать городами и женщинами, убивать и умирать ради глупого тщеславия. А эльфы – начало женское, прощающее, понимающее, потому влекущее к себе любовью, которую мы, мужчины, до конца не понимаем и почитаем колдовством. Так вот я застрял посередине: ни к оркам, ни к эльфам, которые внутри нас, я так и не примкнул.

Более того, склонность к созерцанию однажды сыграло со мной злую шутку. Вы когда-нибудь в разгар драки пытались остановить мысли, вернее, захлестнувшую вас ненависть, чтобы беспристрастно посмотреть на происходящее глазами стороннего зрителя? Думаю, вам это и в голову не приходило. А я сделал это. И это перевернуло мою жизнь. Я увидел не лицо соперника, а ожившую маску зомби. Передо мной был не человек, а марионетка, лишенная эмоций и чувств. Им руководил не кто-то другой, абстрактный, нет, в нем в те минуты жила ненависть как вполне реальное, осязаемое существо. Ярость овладела им полностью, наверное, так демоны вселяются в тела одержимых. Да, он был именно одержимым в те мгновения.

Но самым страшным было то, что я за мгновение до этого я был таким же, как и мой враг, и драка, как танец на краю пропасти, как любая война, как безумие она создавала не соперников, а некое дуалистическое поле. Я каким-то образом смог вывалиться из реальности и увидеть события со стороны. Клянусь, что на мгновение мне показалось, что над нами клубилось багровое облако из мелких, почти невидимых мошек.

Конечно, я сразу же пропустил удар, и упал без сознания. С тех пор я избегаю драк, но не потому, что я боюсь боли, отнюдь, просто я не хочу помогать этому существу, которое паразитирует на нашей боли. Я не хочу, чтобы ярость росла и толстела за мой счет. Мне кажется, что ненависть, толкающая нас на братоубийственные войны – это не просто живое существо, но разумное и процветающее на излучениях наших мыслей. Оно размножается, питается и перемещается как некий непонятый нами гриб. Его споры всюду. И победить его невозможно, потому что ярость не просто укоренилась в сознании людей, она – неотделимая часть людской культуры.

В общем, теперь я даже дерусь только тогда, когда честь мою заденут.

В этом восхождении во всех смыслах слова труднее всех было именно мне. Но я ни за что не мог в этом признаться.

Я шел вторым. Ну, во-первых, Серега у нас всегда впереди всех и на белом коне, а во-вторых: после Пашки, или, тем более, замыкающим мне нельзя. Ну, друзьям виднее. Они уже трижды были в горах.

Честно говоря, Пашка развел меня на это путешествие как карапуза. Курили мы у крыльца на перемене между «парами», ну он и говорит:

– А слабо тебе, Валька, от своего дивана оторваться?

– Не от дивана, – слабо возразил я, – а от «Коралайн» Нила Геймана.

– А, ну да, слыхали. – Засмеялся Пашка. – Долго и счастливо жили «Американские боги» прямо в волшебном Лондоне, в «Задверье», по соседству с Гарри Поттером и Два-Цветком из «Плоского мира», да только осталась от них одна «Звездная пыль».

– Да что вы понимаете в современной литературе?

– А то и понимаем. – Пропыхтел Сашка. – От писателей остаются книги, а от нашего Вальки с годами только песку на диване прибавляется.

И друзья захохотали.

Да, это было обидно, потому что попали они в точку. Что ни говори, а погони, перестрелки, ветер в ушах, когда несешься в ночи на коне – это все романтично, но вовсе не для меня. Даже с байкерами ночью гнать по пустому мокрому от дождя шоссе — меня и то не цепляет. Друзья вечно светятся, если им перепадает ввязаться в подобные приключения, у них глаза потом неделю горят, а я обычно думаю, что коню тяжело, что любой из них может неудачно свалиться с байка, и сломать руку.

В общем, может быть, меня бы и не развели на героическое покорение вершин, если бы на шум не вышла Ирка и не спросила:

– Чего ржете, как кони? Вас даже в деканате слышно.

– Да тут Валька хвастает, что не просто на гору взойдет, а еще и флаг с твоим именем, Ирка, на самом пике поставит, чтобы отовсюду было видно. – Сказал Серега.

Я был готов там, на месте, провалиться. Друзья-то давно догадывались, что к Ирке я не ровно дышу, мне даже показалось, что они были с ней в сговоре. Мне давно уже было нужно поговорить с ней о своих противоречивых чувствах, но решимости все не хватало. Возможно, меня именно затем и хотели потащить в горы, чтобы я перед ней не выглядел рохлей.

– Что, правда? – Ничуть не смутилась Ира. – Очень мило с твоей стороны, Валька. А вы все-таки не гогочите, как гуси, на Рим пока никто не нападает.

Ирка улыбнулась мне и подмигнула. Она была именно такой: спокойной и свободной, не чета мне. Ну и не то чтобы мне перед ней порисоваться захотелось, но мужское самолюбие вдруг сильно взыграло. Да что, я, в конце концов, хуже друзей что ли?!

В общем, каким бы там меня занудой не считали, но такого позора, будто я уж совсем ни на что не гожусь, я стерпеть не мог, мы и поспорили. На ящик пива.

И вот теперь мы ползем по горной дороге в урочище Медео, обливаясь потом, тащим дурацкие рюкзаки и болтаем глупости. А уже темнеет, пора бы и лагерь разбить, тяпнуть чефиру, достать копченые куриные тушки, просто посидеть, вытянув натруженные ноги к костру. И даже не столько есть хотелось, сколько голова у меня кружилась от горного воздуха. Но не могу же я об этом прямо сказать, а то опять на смех поднимут. Домовым обзовут. А я не такой! Ну, такой, но не совсем уж законченный ботаник!

«Властелина Колец» у нас смотрели все, а я еще и прочитал. Все переживали из-за смерти Гэндальфа, презирали Саурона и задавались вопросом, не родственник ли он Саруману, а я увидел в этой эпической саге другое: хоббитов, которым пришлось тащиться, как мне сейчас, через горы. Моим друзьям просто не понять того ужаса, который побороли в себе полурослики, того тихого кошмара, который сидел у меня на плечах подобно призрачному ворону и мрачно молчал.

Да, именно таким я и представлял себе настоящий мистический страх перед горами: будто невидимое существо вьется вокруг тебя, а потом, в самый опасный момент как каркнет! И все — и кто угодно оступится и улетит в пропасть!

Наконец, словно услышав мои молитвы, Пашка закричал:

– Эй, вы там, наверху!

– Чего орешь, оглашенный?! – Фыркнул ему в ответ Сергей, остановившись и демонстративно раскачиваясь с каблуков на носки.

– Хочу схода лави-и-и-ны!!! – Проревел Пашка.

И тут у меня живот от страха подвело. Я вспомнил, как сотни раз видел это в кино: огромные снежные всесокрушающие оползни, булыжники величиной с добрую лошадь — и все это движется на меня с ужасающей скоростью! Кажется, я даже побледнел.

– Идиот.– Резюмировал Серега. – Ладно, делаем привал на ночь вон на том плато.

– Чего сразу: идиот?– Проворчал Пашка. – Я натура творческая, со мной нельзя так обращаться!

– «Идиот» – это роман Достоевского. – Сказал я машинально, думая, что примирю друзей, но на меня вдруг снова накатил необъяснимый страх, и я заткнулся на полуслове. Более того, я вдруг стал задыхаться от наползающего отовсюду ужаса. Я испытал настоящую нехватку воздуха: вдыхаю, а мне все мало, насыщения нет!

И тут же мне показалось, что отовсюду к нам ползет живой туман. Я его видел отчетливо и явственно. Он был необычным, он скользил по тропе, словно гигантская гадюка.

На мгновение мне показалось, что ужас – это какой-то родственник ярости, накрывающей нас во время драк. Но эта мысль мелькнула и пропала, уступив место панике.

Серега вдруг внимательно посмотрел на меня:

– Валь?

– Чего? – Говорить тоже было трудно. А еще я не мог оторвать взгляда от окружающего нас тумана. Видение того, чего не может быть, явно затягивалось.

– Японский городовой! – Серега начал трясти меня за плечи.

Сашка просто сопел рядом.

– Что, мы его уже теряем? – Раздался ехидный голосок Пашки, который, видимо, еще ничего не понял.

И вот это Пашкино глумление вдруг резко привело меня в чувство. Эта насмешка была как пары нашатырного спирта. Я вдохнул их — и туман вдруг исчез. Осталась лишь легкая головная боль.

Мои друзья столпились вокруг меня, лица их были перепуганными.

– Большие Вальки в обмороки не падают. – Выдал, наконец, Сашка.

И этим он разрядил обстановку.

– До плато дойдешь? – Серега смотрел на меня с сомнением, в нем даже гонора стало меньше. – Возвращаться уже нельзя. До утра, может быть, и оклемаешься.

– Какие могут быть разговоры?– Хорохорился я.– С пути мы не свернем!

– Ну-ну.– Пропыхтел Сашка. – Как знаешь. На меня по началу тоже горный воздух странно действовал. С ребятами я поднялся лишь со второго раза. Так что ничего стыдного в возвращении нет.

– Сказал же!– Я упрямился. Это было то самое дело чести, ради которого я не мог отступить ни перед чем.

– Ой, да было бы из-за чего спорить. – Усмехнулся Пашка. – Вот если завтра Валька в обморок по-настоящему грохнется, то мы торжество отконвоируем его в нумера.

– Ага. – Теперь даже Серега повеселел и снова стал раскачиваться с каблуков на носки. – И баранок ему купим, чтобы он не кровать давил, а сеял вечное, мудрое, доброе.

– Душевные вы.– Проворчал я.– Отзывчивые.

– О, да! Мы — такие! – Пашка привычно снял очки, протер их платком и снова водрузил на нос. – Ну что: в бой идут одни старики?

– Ни фига. – Возмутился я. – Я иду тоже.

– Валька, а что это у тебе на голове?– Пашка с умным видом коснулся моего затылка. – О, ужас! Это же седой волос! Валька — ты старик!

– Старик! Старик! – Завопили Серега с Сашкой.

И мы бегом преодолели последние метры дороги, ведущей дальше, за горное плато.

Меня, как ребенка, усадили, за что я был втайне очень благодарен друзьям.

Минут через пять уже трещал огонь из тех самых поленьев, что я тащил на себе.

Сашка кашеварил. Он всегда говорил, что лучший повар — это мужчина, а уж если он еще и толстяк, то в кулинарии — король!

Серега бродил в поисках сучьев. Он казался мне неутомимым кузнечиком.

Пашка вбил последний колышек, удерживающий палатку, и настраивал у костра гитару.

Один я пил горячий чай из термоса, потому что кипятка пока все равно не было, и чувствовал себя трутнем. Было стыдно, но я почему-то думал, что здесь, у огня, я в безопасности.

Начало смеркаться.

Все собрались вместе. Теперь я успокоился полностью. Если туман подберется вновь, то я буду рядом с друзьями и с огнем. И да отступит от нас тьма предрассудков и страхов!

Вскоре мы наелись, отвалились и начали травить байки.

– Вот ты, Валька, у нас самый эрудированный. – Сказал Пашка. – Угадай с трех раз, кто придумал Аэлиту?

Вопрос показался мне странным:

– А-Элиту?– На всякий случай уточнил я. – Элиту класса «а»?

– Нет.– Усмешка Пашки превратилась в широченную улыбку. – Просто Аэлиту без всяких выпендрежей.

Я посмотрел на друзей. Но все пожали плечами, мол, это какая-то новая фишка.

– Ну, Толстой. – Протянул я. – Алексей.

– А вот и не угадал!

– Так это Пушкин. – Подал голос Серега. – Пушкин у нас: там, Пушкин – здесь. Без Пушкина ни встать, без него ни сесть.

Сашка покряхтел, но так ничего и не сказал.

– Сдаетесь?

Мы дружно мотнули головами.

– Слушайте, недоросли! В далекие времена обитал в Уральских горах каменный народ. Все у них было каменным руки и ноги, голова и тело. Ну и сердца у них тоже были каменным, а потому не было у них любви. – Начал свою байку Пашка.

– Один только секс. – Вставил Серега. – «Вызывает антирес и такой еще разрез: как у них там ходят бабы: в панталонах али без»?¹

Все засмеялись, а Сашка, затягиваясь сигаретой, обронил:

– Похабник ты, Серега. И фамилия твоя Ржевский, и звание твое — поручик.

– Да при чем тут я? – Искренне возмутился Серега. – Классику знать надо!

– Ладно, Пашка, трепись дальше. – Махнул я рукой, стараясь разрядить обстановку.

– О, таможня дает добро. – Хохотнул Павел и поправил очки указательным пальцем. – В общем, правили этими людьми семь братьев великанов, которые жили в хрустальном замке. И вот приехал в эту страну Мань-Пупы-Ньер.

– Кто? – Не удержался Серега. – Он из главных папуасов самый главный папуас?

– Не знаю. – Проворчал Пашка. – Про национальность мужика в легенде ничего не было.

– Да браконьер это был. – Хмыкнул Сашка. – Он им правильно представился, а у каменных людей со слухом туго, уши-то тоже из горной породы, вот и не поняли.

– А Аэлита здесь причем? – Добавил уже и я.

– Ну, вы, блин, добры молодцы! Дайте мне сказку рассказать, а то я с вами сам тут все забуду. – Теперь уже и Пашка занервничал: достал сигарету, затянулся, глядя на звезды. – Ну, так вот, у братьев, знамо дело, сестра была Аэлита. Ну, они увидели друг друга: Аэлита и Мань-Пупы-Ньер и, конечно же, сразу влюбились.

– Влюбиться в Мань-Пупы-Ньер — это круто! – Вставил Серега.

– Не придирайся. – Просопел Сашка. – Лучше сам придумай что-нибудь позабористей.

– Ну, в общем, пришла Аэлита к Мань-Пупы-Ньеру на сеновал одна, без семерых кузнецов, и стало у нее сердце живое, человеческое.

– Очень я в этом сомневаюсь. – Вставил Серега, качая головой. – И как это мужик даже семи Мань-Пупов во лбу смог жить с каменюкою и не сломать себе при этом причинное место.

– Ой, специалист по любовным утехам! – Всплеснул руками Сашка. – Ты откуда можешь знать, что у них там и как?

– Да ладно вам! – Это я кинулся разнимать спорящих. – Возьмите «Камасутру» там все популярно описано. Чего из-за ерунды цапаться?

– Это не ерунда. – Буркнул Серега.

– Это ведь легенда, Серый. – Сказал я. – Чего ты, в самом деле?

– А ну вас! – Махнул рукой Серега.

– Короче. – Пашка решил скомкать историю, чтобы мы все тут не переругались. – Ночью Аэлита сбежала с любовником из дворца. Утром братья бросились в погоню. Нагнали братья беглецов на вершине одной из гор. Видит Мань-Пупы-Ньер, что поздняк метаться, достал он свой Дюрендаль. И началось крошилово. В общем, разумеется, братья убили неудачливого любовника.

– Охренеть. – Прокомментировал Серега, довольный тем, что ему удалось-таки взять реванш. – И Аэлита бросилась со скалы прямо в море, которое с тех зовется… А, как, кстати, оно будет зваться: Ай-литровским? Или: Ой, литровым? Или все-таки Поллитровым?

– А вот и не угадал. – Паше уже, похоже, наскучила эта перепалка. – Аэлита прокляла и братьев, и весь свой каменный народ заодно. И все люди превратились в скалы.

– От оно как!– Искренне удивился Сашка.

– Это еще не все. С тех пор на многих вершинах Урала стоят такие скалы-останцы. Это тела тех самых каменных людей.

– Прикинь, а я видел такого останца. – Вдруг оживился Сашка. – Мы к бабушке в Каменск-Уральский ездили в гости. Да, реально, сверху скалы как статуя человека поставлена. Гора так и называется: Богатырек.

Вот теперь замолчали все. Я готов был поручиться, что всех нас вдруг посетила одна и та же мысль: «Неужели все это было»?

– Ну, чего приуныли? – Спросил Пашка. Подкидывая сучьев в костер. – Али байка не мила?

– Шут ты гороховый. – Проворчал Сашка.

Я всегда подозревал, что именно Сашка у нас самый сентиментальный:

– Раз так, вот ты и расскажи что-нибудь серьезное про летающий дом с привидениями.

– Про черную руку и бегущие по стенке зеленые глаза. – Добавил Серега.

– Нет, просто про эти горы. – Сказал Сашка.

– Про эти? – Уточнил Серега. – Ой, я уже дрожу!

– Отчетливее дрожи. – Сказал я.

– Дыр-рыр-ржу!

– Дайте человеку сказать. – Заступился за Сашку Павел.

Все стихли.

– В общем, тут совсем рядом есть Кызыл-Жарское ущелье, название которого переводится как «красный обрыв».

– Оптимистичное начало. – Буркнул Серега. – И вот в тридцать седьмом пришли чекисты в кожанках, и положили здесь всю интеллигенцию, а трупы скинули в Красный обрыв.

– Но нельзя просто съесть сердце отважного Ер-Тостика! – С пафосом подхватил Пашка, снова подбрасывая сучья в пламя. – И восстал из ада самый вредный убиенный писатель по фамилии Стивен Кинг, поднялся прямо с «Кладбища домашних любимцев», и ну строчить про все: что было, что будет, чего не было.

– И совсем не смешно. – Возмутился Сашка. – Да, здесь в 1921 году расстреляли монахов Серафима и Феогноста. Эти монахи выкопали подземную церковь в урочище Медео. Только прикиньте: двадцать ступеней вниз, три отдельные комнаты внутри! И это все долбилось вручную! А им все мало, стали они искать новое удобное ущелье для строительства более основательного скита. И это уже при советской власти! Остановились они в Аксайском ущелье. Поставили кельи, вырыли пещеры для молитв.

– У них болезнь была, — высказал я предположение, – гномомания. Им казалось, что чем больше пещер выроют, тем быстрее найдут философский камень.

– Ни ума у тебя, Валька, ни документов. Это же русские монахи, а не европейские алхимики. – Сашка вздохнул. – Никто меня не понимает. Рассудок мой изнемогает.

– И молча гибнуть я должна! – Проскандировали все вместе.

«Письмо Татьяны Онегину» с первого курса стало у нас притчей во языцех. Цитатами из Пушкина мы наловчились заканчивать все споры, переходящие в серьезные перепалки.

– Дайте же ему закончить. – Неожиданно для всех сказал Серега. Это было совсем на него не похоже. Похоже, что-то зацепило Серегу в этой байке.

Сашка благодарно улыбнулся и продолжил:

– По легенде, одному из монахов накануне расстрела приснился пророческий сон. Но они не побежали. Более того, когда убийцы пришли ночью, они застали монахов не спящими, а молящимися. Чекистам ждать было некогда, они пристрелили священников со спины. Как собак. А в остальном, Серега, ты прав: тела их не были преданы земле, вот и нет им покоя. До сих бродят души монахов по этим горам и перевалам.

– И в чем мораль? – Я поднялся на ноги, потому что очень хотел отлучиться по естественной нужде.

– Что не ясно? – Серега демонстративно но как-то натянуто зевал. – Они среди нас: подглядывают и подслушивают. У-у-у!!! Страшно, аж жуть.

– Да ты, Сашка, не расстраивайся. – Я потрепал друга по плечу. – Нормальная сказка, только очень предсказуемая. Так сказать: Пастернак «Тема и вариации». Черные альпинисты и их модификации в мифологии гор. Ты извини, я больше не могу терпеть.

– Вот до чего ты, Сашка, Вальку довел! – Вздохнул Пашка. – Эдак, у него разовьются детские фобии! Как бы он ночью от страха себе всю репутацию не подмочил.

– Да ну вас! – Я махнул рукой и отправился подальше от друзей.

Нашел укромное местечко.

А когда с облегчением застегнул штаны, почувствовал возле себя легкое движение воздуха. Кажется, я знал что такое! Ох, не надо было так далеко от огня уходить!

Воздух вокруг меня опять сгустился. Дышать стало тяжело.

Успею я добежать до костра или нет?

Это не просто горный воздух! Это что-то живое!

Сдерживая порыв страстного желания броситься прочь отсюда, я осторожно оглянулся. Конечно, никого рядом не было.

Лишь ночное небо смотрело на меня тысячью глаз античных героев и олимпийских богов.

Я сделал осторожный шаг в сторону мерцающего рядом костра, боясь уткнуться в невидимую стену. Мне казалось, что туман, тот самый, который я видел засветло, пользуясь покровом сумерек, сейчас змеится прямо у меня под ногами.

Мне вдруг явственно показалось, что ядовитые клубы его складываются в настоящего удава, который сейчас прыгнет мне на грудь, сдавит меня кольцами и сожмет в смертельных объятиях.

Я почему-то подумал, что нападение этого тумана вовсе не случайность. Кто-то догадался о моей тайне. Кто-то пронюхал, что я знаю правду о природе ненависти, и вот теперь меня хотят убрать без шума и пыли.

Бред? Да. Но в минуту опасности любая фантасмагория кажется реальностью.

Я почувствовал не просто испарину, а движение капель пота, текущих по лбу. Такого со мной еще никогда не было! Страх стал осязаемым, почти живым. А ведь со мной в эти мгновения ровным счетом ничего не происходило!

Неужели я угадал? Ярость, страх, ненависть – это не абстракции, это сущности иной цивилизации, которым мы служим питательной средой. Войны и искусство нужны не столько людям, сколько этим аморфным существам. Мы выращиваем свиней, чтобы есть их на Рождество. Они заставляют нас думать и питаются нашими страхами.

Земля – это загон, хлев для людей. Горы – забор. Вот почему мне сюда нельзя. Ведь все это я понял именно здесь и сейчас. За знания нужно платить!

Голова закружилась.

Он здесь! Этот туман уже сжимает свои кольца! Я пропустил его прыжок, я не успел увернуться!

Сколько я могу не дышать?

Бежать! Нужно бежать!

Или закричать?!

Я открыл рот, но издал лишь какое-то сиплое хрипение.

Неужели я так и умру? В двадцати шагах от друзей, травящих байки у костра?

Я сделал шаг, другой, третий.

Воздух в легких кончился. Перед глазами поплыли фиолетовые, багровые и черные круги, которые, разрастаясь во все стороны, поглотили весь мир.

Где я? Куда я бреду в полной темноте?

Кто я? Зачем я сюда пришел?

Зачем я, вообще, родился?

Что реально: мир по ту сторону тумана, или по эту?

Это – смерть?

Я поскользнулся.

Я почувствовал, что падаю. Я понимал, что по инерции взмахнул руками, точно крыльями, и что вот это – моя лебединая песня.

Ну, правильно: рядом был обрыв. Значит, я сделал шаг не в ту сторону!

А дальше время словно остановилось, и я падал, падал, падал в бесконечную бездну на самое дно каньона, на торчащие специально для меня две одинокие горные пики.

Эти мгновения были самыми ужасными во всей моей такой небольшой и совсем не яркой жизни.

Осознание того, что на этом все кончится, обожгло меня несбывшимся.

Передо мной неожиданно возник образ вовсе не родителей и не брата, даже не друзей, а Ирины, идущей из моря в закатных лучах исчезающего за горизонтом солнца. Я видел, как она смеялась, как мокрые волосы разметались по плечам, как ползли капли воды по ее загорелой шее.

Такой счастливой я ее никогда не видел. Наверное, это были кадры из моей возможной жизни.

Меня в этом видении не было.

Мне даже показалось, что это старуха с косой вдруг сжалилась надо мной, отвлекая меня тем, о чем я часто думал в последнее время, чтобы сам переход в небытие не был для меня болезненным.

А потом меня подхватили сильные руки. Два человека удерживали меня от падения. Как это произошло, я не мог понять, но мне почему-то показалось, что это Ирка вдруг заволновалась у себя дома и помолилась за меня. И это сами ангелы ринулись мне на помощь! Другого объяснения происходящему в тот момент у меня не было.

И в тот же миг, когда кончилось падение, воздух со свистом ворвался в мои легкие. Я словно вынырнул из морской пучины, в глубинах которой у меня свело руки и ноги. Жуткое ощущение.

Тьма отступила. Разноцветные круги перед глазами разошлись, и я увидел над собой знакомое звездное небо. И услышал голоса друзей. Меня звали по имени. Видимо, парни уже всполошились моим долгим отсутствием и мчались мне на помощь. Ирины рядом не было: ни реальной, ни воображаемой. Наверное, это было хорошо. Я не хотел, чтобы она видела меня слабым и беспомощным.

Я почувствовал движение легкое, словно дуновение ветра. Меня выносили навстречу людям. Вернее, я был в этом уверен: меня несли, двигаясь по воздуху над ущельем.

С трудом, но я все же смог приподнять голову.

Я не увидел их лиц, скрытых черными капюшонами. Но смог заметить четки на поясах. Это было выше моего разумения: понять, что меня спасают мертвые монахи. Меня, оболтуса и лентяя, ни разу в жизни никому не молившемуся!

И снова я подумал, что они явились на зов Иры. И мне стало стыдно за себя, за то, как пять минут назад я смеялся над Сашкиной историей о тех, кто не дал мне сейчас разбиться.

Меня положили на земную твердь. Я ощутил ее холод как блаженство. Я видел, как фигуры монахов распрямились, перекрестили меня и растаяли в ночи, словно их никогда и не было.

Потом меня нашли. Оттащили к костру, поили водкой. И уже ни о чем не спрашивали.

Всю ночь друзья сидели надо мной, как над больным. Я больше ни с кем не спорил. Горы – это не мое.

Утром мы начали торопливо собираться в обратный путь. Я не возражал. Напуган я был не меньше друзей.

– Ну что, Валька, на этот раз помог тебе твой святой от злобных останцев ты отбился, и теперь мы будем звать тебя Мань-Пупы-Ньер, мальчик, который выжил. – Сказал Серега, похлопав меня по плечу. Но не было в его голосе ни злости, ни сарказма. Мне даже показалось, что он что-то знает и тщательно скрывает за вечной своей бравадой. Возможно, это был просто страх.

Сашка рассеянно мотнул головой:

– Аэлита и Валька – это звучит гордо. Вы встретитесь, вы непременно будете вместе.

– Ты ничего не попутал, дорогой? – Я нервно засмеялся. – Таких, как я, – никогда не берут в космонавты. И титул Мань-Пупы-Ньеры – это не просто «не везет в любви», это – печать рока, судьба. А главное: шрама группенфюрера на моем лбу таки и нет.

Пашка нервно снял очки и почему-то протер платком глаза, а не линзы:

– Ага. Ты давай, Валька, разгадай тайну своего тумана и всего Кызыл-Жарского ущелья. Наведи справки. Раскопай этот очередной заговор иллюминатов. А через месяц мы сюда вернемся. «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»!²

Конечно, друзья еще не знали, что меня несли над пропастью мертвые монахи. Они вообще не связывали воедино прозвучавщие вечером легенды и последовавшие за этим события.

И вдруг меня озарило: ничто на свете не происходит просто так, и любое слово, событие, поступок – они образуют вязь, рисунок судьбы, тонкий, изящный, похожий на линии судьбы на человеческих ладонях.

И я, волей случая, оказался внутри этого орнамента. Если однажды у меня хватило решимости посмотреть на драку глазами изнутри, то хватит мужества, принять мир таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким он лишь кажется.

Кто знает, что такое горы на самом деле? А если вдруг окажется, что это вовсе не следы столкновения земных плит, что тогда? А если многие скалы — это заколдованные, проклятые люди или звери? Легенды об обкаменении богатырей, великанов — они в каждом эпосе, они столь же вездесущи, как и мифы о драконах.

Горы дают укрытие всем неуспокоенным душам, только вот одни из них — убивают скалолазов, а другие — спасают их. И это противостояние вовсе не битва добра и

зла.

Если посмотреть в корень вещей, то Аэлита не совершала подвига во имя любви. Она мстила. Она убила народ не для того, чтобы быть с любимым, потому что Мань-Пупы-Ньер был уже мертв и помочь ему ничем уже было нельзя. Предать родственников во имя идеалов — это подвиг Павлика Морозова. И отношение к этому поступку никогда не будет однозначным.

Тоже произошло и с монахами. Они могли уйти, воспротивиться провидению, помочь убийцам не пролить кровь, но они думали лишь о собственном спасении, а вовсе не о душах чекистов, которые были просто обречены совершить предначертанное.

Не думаю, что бог дает видения, для того, чтобы люди мучились и ждали смерти. Гуманнее было бы не предупреждать монахов. Значит, им был дан выбор. И их мука была не в ожидании гибели, а в осознании выбора, в результате которого зло большее или меньшее, но торжествало.

Выходит, что все погибшие запутались в петле эмоций. Они даже не воюют друг с другом, сколько продолжают жить в той реальности, которую сохранили для них горы. Останцы все еще гонятся за осквернителем их рода и не видят разницы между людьми и Мань-Пыпы-Ньером. Монахи, мучиемые духовными страданиями, пытаются разрешить задачу, на которую человек, в принципе, не может найти ответ.

Но убивают и спасают они не всех. Только тех, кто по-настоящему влюблен, кто пребывает в юношеской эйфории, кто помнит каждый лукавый взгляд, каждый жест, каждую улыбку того, кого боготворит. Наверное, мои друзья повзрослели раньше меня и этот этап их жизни — оказался у них за плечами. А я застрял в романтизме обеими ногами.

Или все-таки — этот туман — грозное предупреждение, чтобы я не совался в область запретного?

Ведь, если разобраться, то получается, что ярость битвы правит даже умершими.

Может быть, монахи спасли меня, чтобы я повзрослел и понял где грань между моими личными сказками и реальностью? Возможно, они таким образом пытаются отмолить души собственных убийц?

Еще вдруг выяснится, что я потомок одного из тех чекистов...

От этой мысли меня пробила дрожь. Я почувствовал странную вину перед монахами.

Напоследок, перед самым уходом, когда мы уже потушили костер, я еще раз оглянулся на место, где ночью едва не свалился в ущелье. Там, в воздухе, парили две туманные человеческие фигуры. Казалось, они провожали меня.

«Я постараюсь жить достойно. — Подумал я. — Никто больше не назовет меня Обломовым. Я постараюсь найти путь освобождения для всех душ, застрявших в горах. Возможно, мне не хватит жизни, но сидеть сложа руки я тоже не буду».

Монахи словно услышали мои мысли, они качнули капюшонами мне в ответ, и исчезли.

Март 2011

1. «Вызывает антирес и такой еще разрез: как у них там ходят бабы: в панталонах али без»? – Леонид Филатов

2. «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал»! – Владимир Высоцкий.